интересно.

интересно почему незнакомые люди открывают для тебя закрытые запси.?
а тех кого ты не плохо знаешь закрывают...
очень странно...пройдясь по своему списку пч я наткнулся на дневник.
он очень простой.
он просто о любви.
просто.
просто о том чего я пока лишен.
жаль что к кому-то она приходит раньше...

Надежда - первый шаг к разочарованию (с) Warhammer 40 000

ну что ж...

---

славянам.

За Солнцем Вслед

Дружины стяг – путеводный свет
В пути обрывы, чащи да холмы
Но стали блеск ведет за солнцем вслед
За Землю Русскую иду на вы!

Во имя мудрости предков моих,
Во имя детей! Иду на вы!

Разрубают ночь вольные сердца
Вдаль за горизонт острием меча
Головы сложить – прочь не повернуть
Мёртвые вовек сраму не имут

Ты возьми с собой Земелюшки щепоть
Коль найдёт стрела ой да буйну плоть
Бегство не спасёт – на Руси рекут
Мёртвые вовек сраму не имут

Дом – широко поле, Мать Сыра Земля
Кровь меды наполнят душу веселя
С честью не расставшись, Русь не посрамив
На закат уходим по перинам нив

Во славу воинов не родившихся
Нас наделили храбростью волхвы
За Русский дух не покорившийся
За Веру Русскую иду на вы!

Во имя мудрости предков моих,
Во имя детей! Иду на вы!

«»

---

\мда/ или как возвращается любовь к моноготочиям))))

охохохо. чет возвращается моя любовь к дайрам и любовь писать позитивные совершенно неинформативные посты. один выходной а как влияет))) а.... вообще круть.
ой как пожгли вчера с чуиком, наденькой и группой ихней))) *опять забыл спросить как их название* пппц...
вот... эээ... а! точно. завтра воскресенье значит это целый свободный день)) это гуд)
значит его надо провести хеппи)))

---

хорошее завершение ужасного дня...

пипец.... так мне весело еще не было никогда. я не могу остнорвиться от хохота.... я сейчас сдохну. заряд позитива. комп. шутки. так класно я никогда не гулял... С МАМОЙ!!!!
оказывется у нас стотлько общих тем. это замечательно. просто нет слов. конечц поста!

---

Лин, к сожалению ты оказалась не права...

на улице снег...
ну если даже не снег, то уж точно для меня он очень похож...
глаза опускаются вниз...
а там...
грязные кросоовачки... *у-у-у-у...* думаю я.
в памяти всплывают слова: мы продали за них душу дьяволу (с)
да кросовачки с пентухой.
топ. топ. шаг. еще один. не останавливайся. не стой! иди!
ДЫШИ! (С)
дышать не останавливаться.
приступ жалости к себе.
не нужен. удалить чуство.
ок.
очистить корзину эмоций.
все. горящий флаг моей надежды.

сдесь твоя гордость марионетка...
сдесь твоя вера просто рулетка... (с) Деформ

вопросы идеологии, самосовершенствования и религии выходят на первый план.
сессия в голове крест в руках, а небо над гловой.

sky is over... серж, как я тебя понимаю. небо конец ему.

что-то поисходит. за этот месяц я получил в 2 раза больше знаний чем за весь год. дело не в колледже.
научные статьи, Нитше, сингуляция и снова Нитше.

все труднее слушать чьи-то слезные выкрики. все меньше плачу сам. только тупая озлобленность, и шаги. вперед.
отучился говорить многоточиями. слишком много недомолвок. слишком много придуманных чуств. слишком много знакомых, которые пытаются ударить тебя в бок ножом. неважно.
уже ничего не важно. главное впереди. нельзя терять ни секунды. сейчас время на вес золота.

---

И демон шепчет тебе... Придет час, и ты отречешься от себя.

Ты, как я. У тебя тоже нет одного места, одного пристрастия, тебе нужно все. Но самое важное для тебя - это твой путь. Именно так ты и живешь, впечатления, люди, все они сменяются, остаются частью твоей дороги, а ты идешь дальше. Ты никогда и никому не сможешь принадлежать. Только себе. Твоя любовь всегда бывала разной, никогда она не имела одного облика или шаблона, но в одном она имела что-то общее - она всегда сгорала. Однажды наши пути вновь пересекутся, и тогда я не отпущу тебя... А пока не настал тот час, я буду помогать тебе - я дам тебе бурные эмоции и раскрашу мир вокруг красками.

Пройти тест

---

НАПИШУТ НАШИ ИМЕНА

НАПИШУТ НАШИ ИМЕНА

Теперь на всех снарядах
Названия стран и городов
Я покидаю этот мир
Вместе с тобой
Пока ты спишь так сладко
Они летят
Летят к земле
Я завещаю этот мир
И покидаю

И пусть наши дети простят
Убивают
И мстят
Друг другу
Так же как мы
Точно так же как мы

Теперь на всех патронах
Напишут наши имена
Я запрещаю этот мир
Вместе с тобой
Так искренне
Так равнодушно
Я тебе в глаза
Смотрю в прицел
Я презираю этот мир
И покидаю

---

Пришло время Кая...

Кай 2


Привет кай
Ты меня не помнишь
Я стоял по ту сторону ледяной стены
Когда ты умирал, а она улыбаясь
Кем то другим заполняла сны
Твоя сказка больше не несет смысла
Осколок в сердце кричал ее имя
Сколько можно ждать, разрывая числа
Один за одним видеть сны-дни

Мечты девочки омывает море
Улыбалась, такая смешная история
Когда звезды падают возвращаеться горе
Все еще, обо всем помнит.

Не оставляй меня
Оставь меня

Мы подариЛи ей небо, она закрасила серым
Ты, слишком часто плачешь я задыхаюсь от серы
Кай, самая последняя часть - этого пазла
Ты солнце мое, но ты такое грязное


Вот незадача звездный мальЧик плачет
Потерян маленький кусочек счастья
Его радость больше ничего не значит
Мне кажеться он - это и есть я
Храня в сердце осколки Звезды
Слишком сложно сохранить все что так дорого
Полосы шРамов, твои следы
Пройтись по ним вновь - это так здорово
Стереосфера чужой любви
Это путь отчаяния, слез и боли
Если кто то сможет скрыть следы
То придеться избавиться от глупой роли
Это сказка
Это ее иллюзия
Только оНа поймет, где здесь правда
Вся жизнь не несетникакого смысла
Без той что являеться частью ада.

Мечты девочки омывает море
Улыбалась, такая смешная история
Когда звезды падают возвращаеться горе
Все еще, обо всем помнит.

Не оставляй меня
Оставь меня

Мы подариЛи ей небо, она закрасила серым
Ты, слишком часто плачешь я задыхаюсь от серы
Кай, самая последняя часть - этого пазла
Ты солнце мое, но ты такое грязное

---

Об истине и лжи во вненравственном смысле

В некоем отдаленном уголке вселенной, разлитой в блестках бесчисленных солнечных систем, была когда-то звезда, на которой умные животные изобрели познание. Это было самое высокомерное и лживое мгновение “мировой истории”: но все же лишь одно мгновение. После этого природа еще немножко подышала, затем звезда застыла – и разумные животные должны были умереть. Такую притчу можно было придумать, и все-таки она еще недостаточно иллюстрировала бы нам, каким жалким, призрачным и мимолетным, каким бесцельным и произвольным исключением из всей природы является наш интеллект. Были целые вечности, в течение которых его не было; и когда он снова окончит свое существование, итог будет равен нулю. Ибо у этого интеллекта нет никакого назначения, выходящего за пределы человеческой жизни. Нет, он принадлежит всецело человеку, и только его обладатель и изобретатель так горячо и с таким пафосом относится к нему, как будто бы на нем вращались оси мира. Но если бы мы могли объясниться с комаром, мы поняли бы, что он с таким же пафосом парит в воздухе и чувствует в себе летучий центр этого мира. В природе нет ничего настолько отверженного и незначительного, чтобы не могло при малейшем дыхании этой силы познания тотчас же раздуться подобно мехам, и подобно тому, как всякий человек, поднимающий тяжесть, хочет, чтобы на него дивились, так и самый гордый из людей, философ, думает, что на его поступки и мысли направлены взоры всей вселенной, со всех ее отдаленных концов.

остальное для особо философнутых...

Замечательно, что все это делает интеллект, тот самый интеллект, который ведь дан только как помощь самым несчастным, самым слабым и тленным существам для того, чтобы на минуту удержать их в этой жизни, из которой они без него имели бы полное основание бежать подобно тому сыну Лессинга. Итак, это высокомерие, связанное со способностью познавать и чувствовать, набрасывая на глаза и чувства человека густой, ослепляющий туман, обманывает себя относительно ценности всего существования тем, что оно носит в себе в высшей степени льстивую оценку самого познания. Весь итог его деятельности – обман, но и отдельные его проявления имеют в большей или меньшей степени тот же характер.
Интеллект, как средство для сохранения индивида, развивает свои главные силы в притворстве; ибо благодаря ему сохраняются более слабые и хилые особи, которые не могут отстаивать себя в борьбе за существование с помощью рогов или зубов. У человека это искусство притворяться достигает своей вершины: здесь обман, лесть, ложь, тайное злословие, поза, жизнь, полная заемного блеска, привычка маскироваться, условность, разыгрывание комедий перед другими и перед собой, - короче, постоянное порхание вокруг единого пламени тщеславия – являются настолько и правилом и законом, что нет ни чего более непонятного как то, каким образом среди людей могло возникнуть честное и чистое стремление к истине. Они погружены в иллюзии и сновидения, глаза их только скользят по поверхности вещей и видят лишь “формы”, их ощущения никогда не дают истины, но довольствуются тем, что испытывают раздражение и играют на ощупь за спиною вещей. К тому же человек всю жизнь по ночам поддается обманам снов и его нравственное чувство нисколько не протестует против этого; между тем как есть люди, которые благодаря усилиям воли отучились от храпения. Что собственно знает человек о самом себе? Мог ли бы он хоть раз в жизни воспринять самого себя, как будто бы он был вложен в освещенный стеклянный ящик? Разве природа не скрывает от него почти всего, даже об его теле – извороты кишок, быстроту кровообращения, сплетение волокон, - для того, чтобы загнать его в область гордого обманчивого сознания и запереть его в ней! Она выронила ключ: и горе роковому любопытству, которое через щель ухитрилось бы поглядеть на то, что за пределами комнаты сознания, и узнало бы, что человек в равнодушии и безразличии своего незнания покоится на безжалостном и ненасытном, на жадности и убийстве, - и как б лежа на спине тигра отдается своим сновидениям. Откуда же, при таком устройстве человека, стремление к истине!
Поскольку индивид хочет удержаться среди других индивидов, он при естественном положении вещей пользуется своим интеллектом только для притворства: но так как человек из-за нужды и скуки хочет существовать в стаде, то он нуждается в мирном договоре и рассуждает поэтому, что из его мира должно исчезнуть по крайней мере самое крупное – bellum omnium contra omnes. Этот мирный договор приносит с собой нечто, что кажется первым шагом в этом загадочном стремлении к истине. Теперь именно определяется то, что отныне должно быть “истиной”, изобретается одинаково употребляющееся и обязательное обозначение вещей, а законодательство языка дает и первые законы истины: ибо теперь впервые возникает противоположность истины и лжи. Лжец употребляет ходячие обозначения и слова для того, чтобы заставить недействительное казаться действительным; например, он говорит “я богат”, между тем как единственно верным обозначением его состояния было бы слово “беден”. Он злоупотребляет тем, что установлено, изменяя и искажая имена. Если он делает это в видах своей пользы и принося этим вред другим, общество перестает ему верить и этим исключает его из своего состава. При этом люди не так избегают обмана, как вреда, приносимого им; и на этой ступени они ненавидят не обман, а дурные, вредные последствия известных родов обмана. В подобном же ограниченном смысле человек хочет и истины: он хочет ее приятных последствий; к чистому познанию, не имеющему последствий, он относится равнодушно, к некоторым же истинам, которые ему кажутся неприятными и разрушительными, - даже враждебно. К тому же: как обстоит дело с теми условностями языка? Являются ли они результатами познания и чувства истины? Соответствуют ли обозначения вещам? Является ли язык адекватным выражением реальности?

Только по забывчивости человек может утешать себя безумной мыслью, что он обладает истиной именно в такой степени. Если он не захочет довольствоваться истиной в форме тавтологии, то есть одной пустой шелухой, - он вечно будет принимать за истину иллюзии. Что такое слово? Передача звуками первого раздражения. Но делать заключение от раздражения нервов к причине, лежащей вне нас, есть уже результат ложного и недопустимого применения положения об основании. Если бы решающим условием при происхождении языка была только истина, а, набирая обозначения предметов, люди руководствовались бы только достоверностью, - то таким образом мы могли бы говорить: “камень тверд”, как будто слово “тверд” обозначает нечто абсолютное, а не наше совершенно субъективное ощущение! Мы разделяем предметы по родам, “куст” у нас мужского рода, “лоза” – женского: совершенно произвольные обозначения! Как далеко мы вышли за канон достоверности! Словом Schlange мы обозначаем змею: это обозначение указывает только на ее способность завиваться и, следовательно, оно годится и для червя. Как произвольны ограничения и как односторонни предпочтения, которые мы даем при этом то тому, то другому свойству вещи! Если сравнить различные языки, то видно, что слова никогда не соответствуют истине и не дают ее адекватного выражения: иначе не было бы многих языков. “Вещь в себе” (ею была бы именно чистая, беспоследственная истина) совершенно недостижима также и для творца языка и в его глазах совершенно не заслуживает того, чтобы ее искать. Он обозначает только отношения вещей к людям и для выражения их пользуется самыми смелыми метафорами. Возбуждение нерва становится изображением! Первая метафора. Изображение становится звуком! Вторая метафора. И каждый раз полный прыжок в совершенно другую и чуждую область. Представьте себе совершенно глухого человека, который никогда не имел ощущения тона и музыки: подобно тому как он, удивляясь звуковым фигурам Хладного на песке, находит их причину в сотрясении струны и готов поклясться, будто теперь он знает, что люди называют “тоном” – также и мы все судим об языке. Мы думаем, что знаем кое-что о самих вещах, когда говорим о деревьях, красках, снеге и цветах; на самом же деле мы обладаем лишь метафорами вещей, которые совершенно не соответствуют их первоначальным сущностям. Подобно тому как тон кажется глухому фигурой на песке, так и нам загадочное х вещей кажется то возбуждением нерва, то изображением, то, наконец, звуком. Таким образом логика отсутствует при возникновении языка и весь материал, над которым работает и из которого создает свои пост роения человек истины -–исследователь и философ, - происходит если не из Тучекукуевска, то все же и не из сущности вещей.
Подумаем еще особенно об образовании понятий. Каждое слово тотчас производится в понятие тем, что его заставляют напоминать нам не единичное индивидуальное переживание, которое его породило, а приноравливают одновременно к бесчисленному количеству случаев, более или менее подобных, т.е., строго говоря, не подобных. Каждое понятое возникает из предположения одинаковым неодинакового. И как верно то, что один лист никогда не одинаков совершенно с другим, то и понятие “лист” образовано благодаря произвольному опущению этих индивидуальных различий, благодаря забвению того, что различает; так-то получается представление, будто бы в при роде, кроме листьев, есть еще – “лист”, служащий их первообразом, по образцу которого сотканы, нарисованы, размерены, раскрашены и завиты все листья, но это сделано неловкими руками, так что ни один экземпляр не может считаться верным отражением этого первообраза. Мы называем человека “честным”; почему он сегодня поступил честно? спрашиваем мы. И наш ответ гласит: благодаря своей честности. Честность! Снова то же самое: лист есть причина листьев. Мы не знаем совершенно ничего об основном качестве, которое называлось бы “честностью”, но лишь о многочисленных индивидуальных и вместе с тем неодинаковых поступках, которые мы сопоставляем, не обращая внимания на их различие, и называем честными поступками; наконец, из них мы заключаем об одной qualitas occulta именем “честность”. Упущение индивидуального и действительного дает нам понятие и форму, природа же не знает ни понятий, ни форм, ни родов, но только одно недостижимое для нас и неопределимое х. Ибо и наше противоположение рода и особи антропоморфично и происходит не из сущности вещей, - если мы даже и не решимся сказать, что оно ей не соответствует – это было бы догматическим утверждением, таким же недоказуемым, как и его противоположность.
Итак, что такое истина? Движущаяся толпа метафор, метонимий, антропоморфизмов, - короче, сумма человеческих отношений, которые были возвышены, перенесены и украшены поэзией и риторикой и после долгого употребления кажутся людям каноническими и обязательными: истины – иллюзии, о которых позабыли, что они таковы; метафоры, которые уже истрепались и стали чувственно бессильными; моменты, на которых стерлось изображение и на которые уже смотрят не как на монеты, а как на металл.
Мы все еще не знаем, откуда происходит стремление к истине: ибо до сих пор мы слышали лишь об обязательстве, которое нам ставит общество – как залог своего существования, - обязательства быть правдивыми, т.е. употреблять обычные метафоры, или, выражаясь морально, об обязательстве лгать согласно принятой условности, лгать стадно в одном для всех обязательном стиле. Правда, человек забывает об этом; он лжет означенным образом несознательно и по привычке многих столетий – и благодаря этой несознательности и этому забвению приходит к чувству истины. Из обязательства называть одну вещь “красной”, другую “холодной”, третью “немой” возникает моральное побуждение к истине: из наблюдения лжеца, которому никто не верит, которого все сторонятся, человек делает заключение о том, что истина свята, полезна и пользуется доверием. Теперь он подчиняет свои поступки, как поступки “разумного” существа, господству абстракций; он больше не позволяет себе увлекаться внезапными впечатлениями и наблюдениями, он обобщает сначала эти впечатления, делая их бесцветными и холодными понятиями, для того чтобы привязать к ним челнок своей жизни и своих поступков. Все, что отличает человека от животного, зависит от этой его способности делать из ясных и осязательных метафор сухую схему, из картины – понятие. В царстве этих схем возможно то, что никогда не удалось бы среди непосредственных впечатлений – построить пирамиду каст и степеней, создать новый мир законов, привилегий, подчинений и ограничений, который соперничает с видимым миром непосредственных впечатлений, являясь более прочным, общим, более знакомым и более человеческим и поэтому – правящим и повелевающим. Между тем как всякая наглядная метафора индивидуальна и не имеет себе подобной и не поддается поэтому никакой классификации, огромное здание понятий выказывает неподвижную правильность римского колумбария и в своей логичности дышит той строгостью и холодом, которые особенно свойственны математике. На кого подул этот холод, тот вряд ли поверит тому, что понятие, сухое и восьмиугольное, как игральная кость, и такое же передвижное, как она, все же является лишь остатком метафоры, и что иллюзия художественного перенесения возбуждая нервы в изображение есть если не мать, то бабушка всякого понятия. В этой игре в кости-понятия “истиной” называется употреблять каждую кость так, как ей определено, правильно считать ее очки, образовывать правильные рубрики и никогда не выходить за пределы кастового порядка и последовательности рангов. Подобно тому как римляне и этруски разделили все небо резкими математическими линиями и в каждом таком ограниченном пространстве, как в templum, поместили одного бога; точно так же и каждый народ имеет над своей головой такое же математически разделенное небо понятий и считает требованием истины, чтобы каждого бога – понятие искали в его сфере. Можно только удивляться зодческому гению человека, которому на подвижных фундаментах, точно на поверхности текучей воды, удается воздвигнуть бесконечно сложное здание понятий – конечно, для того, чтобы удержаться на таком фундаменте, его постройка должна быть подобна сплетениям паутины, - такой нежной, чтобы ее могла нести на себе волна, такой прочной, чтобы не всякий ветер мог бы ее разрушить.

Как гений зодчества, человек стоит много выше пчелы: она строит из воска, который она находит в природе, он – из гораздо более нежного вещества понятий, которое он прежде должен создать из самого себя. В этом он достоин большого удивления, - но только не в своем стремлении к истине, к чистому познанию вещей. Если кто-нибудь прячет вещь за кустом, ищет ее именно там и находит, - то в этом искании и нахождении нет ничего особенно достойного прославления: но именно так обстоит дело с поисками и нахождением истины внутри области разума. Если я делаю определение млекопитающего и затем, рассмотрев верблюда, говорю: “вот млекопитающее” – то эти слова хотя и высказывают истину, но истину не слишком большой ценности; мне кажется, что она совершенно антропоморфична и не имеет в себе ни одного пункта, который “был бы сам по себе” был бы действительным и имеющим общеобязательное значение, независимо от его отношения к человеку. Исследователь таким истин ищет в сущности только метаморфозы мира в людях, он добивается понимания мира, как вещи человекоподобной, и в лучшем случае добывает чувство ассимиляции. Подобно тому как астролог считал, что звезды на службе у людей и находятся в связи с их счастьем и страданием, так и этот исследователь считает, что весь мир привязан к людям, что он – бесконечно преломленный отзвук первобытного звука – человека, что он – умноженный отпечаток одного первообраза – человека. Все его искусство в том, чтобы считать человека мерой всех вещей; при этом он все-таки исходит из ошибки, поскольку он верит в то, что вещи находятся перед ним непосредственно, как чистые объекты наблюдения. Таким образом он забывает, что первоначальные наглядные метафоры – метафоры и принимает их за сами вещи.
Только благодаря тому, что человек забывает этот первоначальный мир метафор, только благодаря тому, что отвердело и окоснело первоначальное множество быстро сменяющихся образов, возникших из первобытного богатства человеческой фантазии, только благодаря непобедимой вере в то, что э т о солнце, э т о окно, э т о т стол – есть истина в себе, - короче, только потому, что человек позабывает, что он – субъект, и притом художественно созидающий субъект – он живет в некотором спокойствии, уверенности и последовательности; если бы он на мгновение мог бы выйти из стен тюрьмы, в которую его заключила эта вера, тотчас бы пропало его “самосознание”. Ему стоит уже большего труда представить себе, каким образом насекомое или птица воспринимают совсем другой мир, чем человек, и что вопрос, - которое из двух восприятий более правильно, - лишен всякого смысла, так как для этого пришлось бы мерить масштабом правильного восприятия, то есть масштабом н н е с у щ е с т в у ю щ и м. Вообще же “правильное восприятие”, т.е. адекватное выражение объекта в субъекте, кажется мне противоречием и нелепостью, ибо между двумя абсолютно различными сферами, каковы субъект и объект, не существует ни причинности, ни правильности, ни выражения, самое большее эстетическое отношение, т.е. своего рода передача намеками, как при сбивчивом переводе на совсем чужой язык: но для этого нужна во всяком случае посредствующая сфера и посредствующая сила, свободно мыслящая и свободно изображающая. Слово “явление” заключает в себе много соблазнов, поэтому я его по возможности избегаю: ибо сущность вещей не “является” в эмпирическом мире. Художник, у которого нет рук и который хотел бы выразить пением носящийся перед ним образ, при этой перемене сфер все же обнаружит больше, чем насколько эмпирический мир открывает нам сущность вещей. Даже отношение раздражения нерва к возникшему образу совсем не обязательно; но если один и тот же образ возникал миллионы раз и перешел по наследству через много поколений и под конец у всего человечества появляется каждый раз как следствие одной и той же причины, - то людям, наконец, кажется, будто это – единственно необходимый образ и что отношение первоначального возбуждения нерва к возникшему образу – есть отношение строгой причинности; так же как и сон, постоянно повторяясь, стал бы ощущаться нами как истина. Но отвердение и окоченение какой-нибудь метафоры еще не заключает в себе ничего, что бы объяснило необходимость и исключительное право этой метафоры.
Конечно, каждый человек, который привык к таким размышлениям, испытывает глубокое недоверие к подобному идеализму, поскольку он ясно убежден в вечной последовательности, вездесущии и непогрешимости законов природы; он делает вывод: все в этом мире, насколько мы только можем охватить в вышину с помощью телескопа и в глубину с помощью микроскопа – все прочно, отделано, бесконечно, закономерно и беспробельно; наука будет вечно работать с пользой в этих копиях и все найденное ею будет в согласовании, а не в противоречии между собой. Как мало это походит на создание фантазии: ибо если бы оно было таковым, в нем можно было бы хоть где-нибудь заметить его характер как кажущегося и нереального. Против этого надо сказать, во-первых: если бы каждый из нас имел различное ощущение, если бы мы сами воспринимали мир то как птицы, то как черви, то как растения, или если бы одному из нас одно и то же раздражение нерва казалось бы красным, другому – синим, а третьему – даже музыкальным тоном, - то никто не говорил бы о такой законосообразности природы, но все считали бы ее в высшей степени субъективной картиной. Затем, что же такое для нас закон природы? Он не известен нам сам по себе, а лишь по его действиям, то есть в его отношениях к другим законам природы, которые и сами известны нам только как суммы и отношения. Таким образом, все эти отношения ссылаются одно на другое и в самом своем существе совершенно непонятны нам: нам действительно известно только то, что мы привносим к ним – время и пространство, т.е. отношения последовательности и числа. Все же удивительное, что мы усматриваем в законах природы, что требует нашего объяснения и могло бы вселить в нас недоверие к идеализму – лежит исключительно в математической строгости и нерушимости представлений времени и пространства. Их же мы производим в себя и из себя, как паук свою паутину; если мы принуждены понимать все вещи только в этих формах, то уже более не удивительно, что мы во всех вещах понимаем только именно эти формы: ибо все они должны заключать в себе законы числа, а число есть самое удивительное в вещах. Вся та закономерность, которая так импонирует нам в движении звезд и в химических процессах, собственно совпадает с теми качествами, которые мы сами привносим в вещи, так что этим мы импонируем самим себ6. При этом, разумеется, оказывается, что то художественное образование метафор, с которого у нас начинается каждое ощущение, уже предполагает те формы и, стало быть, в них совершается; только при полной прочности этих первичных форм объясняется возможность, каким образом впоследствии из самих метафор может быть воздвигнуто здание понятий. Строя это здание, мы на почве метафор во всем подражаем отношениям времени, пространства и чисел.

В строении понятий, как мы видели, первоначально работает язык, позднее – наука. Подобно тому, как пчела одновременно делает ячейки и наполняет их медом, так же и наука безостановочно работает в великом колумабрии понятий, в котором погребены видимости, строит все время новые этажи вверх, укрепляет, чистить и подновляет старые ячейки, и стремится прежде всего наполнить это необъятное строение и умастить в него весь эмпирический, т.е. антропоморфический мир. Если даже человек дела привязывает свою жизнь к разуму и его понятиям, для того чтобы не быть снесенным с места и не потерять себя самого, то тем более исследователь строит свою хижину у самой башни науки, для того чтобы и самому участвовать в ее перестройке и найти себе в ней оплот. А этот оплот ему очень нужен: ибо есть ужасные силы, которые постоянно враждебно наступают на него, противопоставляя научной “истине” истины совсем иного рода, с различными изображениями на их щитах.
Это побуждение к образованию метафор – это основное побуждение человека, которого нельзя ни на минуту игнорировать, ибо этим самым мы игнорировали бы самого человека – на самом деле вовсе не побеждено тем, что мы из его обесплоченных созданий – из понятий – выстроили новый, окоченелый мир, как тюрьму для него; оно даже едва этим обуздано. Оно ищет для своей деятельности нового царства и другого русла и находит его в мифе и вообще в искусстве. Оно постоянно перепутывает рубрики и ячейки понятий, выставляя новые перенесения, метафоры, метонимии, постоянно обнаруживает стремление изобразить видимый мир бодрствующих людей таким пестро-неправильным, беспоследственно-бессвязным, увлекательным и вечно новым, как мир сна. Сам по себе бодрствующий человек уверен в том, что он бодрствует лишь благодаря прочной и правильной паутине понятий и именно поэтому иногда думает, что он спит, если когда-нибудь искусству удается разорвать эту паутину. Паскаль прав, утверждая., что если бы мы видели каждую ночь один и тот же сон – мы занимались бы им точно так же как вещами, которые видим ежедневно: “Если бы ремесленник был уверен, что он каждую ночь сплошь двенадцать часов будет видеть во сне, будто он царь, то, думаю я, - говорит Паскаль, - он был бы так же счастлив, как царь, который каждую ночь подряд двенадцать часов видел бы во сне себя ремесленником”. День такого мифически возбужденного народа, каким были древнейшие греки, благодаря постоянно действующим в нем чудесам, благодаря постоянно действующим в нем чудесам, допускаемым мифами, на деле гораздо больше похож на сон, чем на день мыслителя, отрезвленного наукой. Если дерево может говорить, как нимфа, или если бог в оболочке быка может похищать дев, если внезапно становится видимой сама богиня Афина, когда она в роскошной колеснице проехала вместе с Писистратом через площади Афин, - а всему этому верил честный афинянин, - то в каждое мгновение, как во сне, возможно все, и вся природа носится вокруг человека, как будто бы она была маскарадом богов, которые забавляются тем, что обманывают человека, являясь ему в разных образах.
Но и сам человек имеет непреодолимую склонность поддаваться обманам и бывает словно очарован счастьем, когда рапсод рассказывает ему эпические сказки, как истину, или когда актер в трагедии изображает царя еще более царственным, чем его показывает действительность. Интеллект, этот мастер притворства, до тех пор свободен и уволен от своей рабской службы, пока он может обманывать, не причиняя вреда; и тогда-то он празднует свои сатурналии. Никогда он не бывает более пышным, богатым, гордым и смелым: с наслаждением творца он бросает в беспорядке метафоры, сдвигает с места пограничные столбы абстракций: называя, например, реку подвижной дорогой, которая несет человека туда, куда он в других случаях идет. Теперь он сбросил с себя клеймо рабства: прежде с печальной деловитостью он усердно показывал дорогу и орудия бедному индивиду, жаждущему существования, и, как слуга для господина, выходил для него на грабеж за добычей; теперь он стал господи ном и может смело стереть выражение нужды со своего лица. Все, что он теперь делает, по сравнению с его прежней деятельностью кажется притворством, прежнее же - искажением. Он копирует человеческую жизнь, но считает ее хорошей вещью и, по-видимому, совершенно доволен ею. То огромное строение понятий, на котором, цепляясь, спасается нуждающийся человек в течение своей жизни, служит для него лишь помостом или игрушкой для его смелых затей: и если он ее ломает и разбрасывает обломки, иронически собирает их вновь, соединяя по парам наиболее чуждое и разделяя наиболее родственное, то этим он показывает, что он не пользуется необходимым средством нужды, скудности, и что им руководят не понятия, а интуиции. Из царства этих интуиций нет проторенной дороги в страну призрачных схем, абстракций: для них не создано слова, - человек немеет, когда их видит или говорит заведомо запрещенными метафорами и неслыханными соединениями понятий для того, чтобы по меньшей мере разрушение старых границ понятий и высмеивание их соответствовали бы впечатлению от могучей интуиции.
Бывают времена, когда разумный человек и человек интуитивно мыслящий стоят друг возле друга – один в страхе перед интуицией, другой с насмешкой над абстракцией; последний настолько же неразумен, насколько первый нехудожествен. Оба хотят господствовать над жизнью: первый умеет встречать главнейшие нужды предусмотрительностью, разумностью, планомерностью, второй, как слишком радостный герой, не видит этих нужд и считает реальною лишь жизнь в царстве призраков и красоты. Там, где, как в древней Греции, человек интуиции сражается лучше и победоноснее, чем его противник, там в счастливом случае может образоваться культура и господство искусства над жизнью: этап, вымысел, отрицание необходимости, блеск метафорических наблюдений и вообще непосредственность обмана сопровождает все проявления такой жизни. Ни дом, ни поступь, ни одежда, ни глиняный сосуд не указывают на то, чтобы они были изобретены нуждой: каждый, будто во всем этом выражается возвышенное счастье, олимпийская безоблачность и игра с серьезностью. В то время как человек, руководимый понятиями и абстракциями, благодаря им лишь отбивается от несчастья и не извлекает из них счастья; в то время как он ищет хоть какой-нибудь свободы от боли, - человек интуиции, стоя в центре культуры, пожинает уже со своих интуиций, кроме защиты от зла, постоянно струящийся свет, радость, утешение. Конечно, он страдает сильнее, если только он страдает: да он страдает даже чаще, потому что он не умеет учиться у опыта и всегда попадает в ту же яму, в которую уже попадал раньше. И тогда, в страдании, он бывает таким же неразумным, как в счастье: он громко кричит и ничем не утешается. Как непохоже на него поступает в таком же несчастье человек-стоик, выучившийся на опыте и господствующий над собой с помощью понятий! Он, который в других случаях ищет лишь откровенности, истины, свободы от обманов и защиты от обольщающих призраков, теперь, в несчастии, доказывает свое мастерство в притворстве, как тот это доказывает в счастье; его лицо, не подвижное и переменчивое лицо человека, - это маска с достойною правильностью черт; он не кричит и никогда не изменяет своего голоса: если над его головой разверзается грозовая туча, он завертывается в свой плащ и медленными шагами продолжает идти под дождем.

---

Семь грехов, пороков смертных...

Росчерк черным по бумаге –
Словно бритвою по вене.
Черно-бело-красный флаг над головой –
Как зов к измене.
В небе черные кресты голубоглазой белой расы,
В крематориях сжигают тонны порченого мяса.

Четкий профиль, черный китель,
Крыльев сталь средь туч сияет.
Страх в глазах пятном кровавым
На поверхность проступает.
Злые черные собаки по ту сторону решетки,
Злые черствые насмешки –
Как удары мокрой плетки.

Семь грехов, пороков смертных –
Разноцветные уроды,
Дети в желтых платьях
Прячутся среди больной природы,
Переломанные куклы в карты за столом играют,
В ядовитом дыме тени свою жатву собирают.

Самые прекрасные цветы растут из грязи,
Самые прекрасные люди – это мрази.
Самые падшие женщины неприступны,
Самые благие деяния преступны.

---

__FINAL VICTORY__

не стану писать долгих пафосных постов... про жизнь... про то про се!
надоело... надоело... надоело жаловаться... а юольше ничего путного вы от меня не добъетесь... к сожалению...
вот. что еще сказать...
а... хочу оставить этот дневник... не удалять. так как кому-то (как выяснилось) он еще важен... ну собственно и все... простите меня если кого-то обидел или обделял влиянием!

а теперь... с этой секунды... это место -

---

8 глупых вопросов на которые у меня есть ответы!

почему мне так сложно вновь взглянуть вам в глаза, буд-то в чес-то виноват?
почему я очень редко беру кого-то за руку?
почему я люблю эти хреновы чупачупсы?
почему мне всегда весело с вами?
почему я не могу просто попросить у вас помощи?
почему я пишу я все это написал?
почему я улыбаюсь когда все плохо и грущу когда все отлично?
почему вас нет рядом?..

---

www.kriorus.ru/

---

мы снова одни... мы сидм замерцающим монитором...
один из нас в рубашке кторую нужно было снять много часов назад...
и другой... сидящий чуть поодаль... в цилиндре... он не старомоден, просто ему так больше идет. ПО крайней мере ему так говорили... а ему вообще много что говорили, но не многое осталось там... чуть выше пояса на пол метра...

- ну и что? - немного растянутое последнее слово просто бесит...
- ЧТО что? - немного растеряно отвечаю я.
- Несмей, так со мной говрить! и сними эти дурацкие наушники!
- Тише-тише... если ты разбудешь... мх.. ну... ЕЕ... нам не поздоровиться...
- Какой же ты идиот... ей богу... с кем я связался... идиот!
- я?
- НЕТ, конечно я! ты - придурок, потому что ты разговариваешь с придуманным человеом, ладно придуманным,если бы ты был шизофреником я бы тебя понял, но ты здоровый... З-Д-О-РОвйййй! понимаешь?
- Нет, не понимаю... - решаю я его побесить...
- Ха - странная улыбка отражается на едва бледном лице. - а ты...
- что?
- ничего...
- Говори!
- Ну ладно... - немного смцщенно продолжает он. - зачем ты придумал мне этот глупый котелок?

Этот вопрос не стал для меня сюрпризом. Как и весь этот былаган. Все к этому и вело. Когда долго убеждаешь что у тебя башка набекрень и мозгов там нет... хочешь - не хочешь а начинаешь верить.

- Что бы тебя позлить ведь ты его ненавидишь, верно?
- ТЫ никогда не умел врать...
-Как и ты! - я улыбаюсь, первый раз за вечер... по-настоящему.
- Верно... может по пиву?
-Точно, я помню на кухне стояло 2 бутылки.
-ДА, но я как ты помнишь они уже пусты... - меланхолично замечает мой собеседник.
- А мы представим буд-то ини полны... понарошку... ты же можешь, давай! - подбежав и схватив его за руку шепотом говорю я.
- ЭТо идея... гоорит он.

Его голос. ОН изменился вместо моего он изменился. Тембр... НЕт! Акцент? нет, хотя...у меня нет времени на раздумья... я всегда туго соображал вечером, а тут еще в такой обстановке... жуть.

- так что мы будем делать? - отхлебнув немного воображаемого пива, снова спрашивает он.
- ммм? тебе нравиться светлое клинское?
- ну... да ... разумеется, если я его придумал, значит оно мне нравиться.
- а я вот не люблю... я хочу...
бысрым вихрем завертелись теплые вос поминания пропитанныезапахом малины и блю дримом...
- я хочу страй!
- отлично, пей! - чуть сконфужено говорит он.
- с раками?
звонкий смех (не моего) моего голоса взвился под потолок и упал на стиральную машуну, закатился в каридор и смылся в туалете?
- с чем- чем? непонял?
- с раками... - отвечаю я!
- придурок, страй к не пьют с раками... это - мувитон - с надменным видом произносит он.
что ты сказал? - опустив бутылку из под клинского светлого наполненного воображаемым страйком медленно проговариваю я!
- о о о... успокойся... мы же никогда не идем на конфликты... ведь правда?
-да... убиытым голосом продожаю.
- знаешь что меня в тебе... ну... оесть в себе раздражает?
-нет, и не хочу знать...
- а я скажу... меня раздражает твоя привычка не выполнять обещания и твоя манера одеваться...
- а манера одематься опчему? - не выдержал я! - это я тебя придумал и не тебя давать мне советы!
- првда? - а кто придумал котелок.
-да что ты прицепился к этому котелку!

и тут что-то оборволось во мне... я перегнулся через стол и одним движением сбил с него котелок... и о ужас! - у него на голове лежала ложка! понимаете, настоящая железная, холожная, стловая, советская столовая ложка! я не мог выдержать этого!

- тебя что-то не устраивает? - глядя мне прямов глаза промямлил он!
- нет, почему? все нормально, - мгновенно успокоив шись сказал я .
- странно... ты запретил мне это делать...
- что именно?
- самому придумывать?
-что придумывать?
-скбя...
-а, да точно...
- так ты не расстроился и не рассердился?
-нет.

все это очень странно... - процедил он сковзь зцбы...
- не смей так говорить... это моя фраза!
- нет, не твоя - с невозмутимым видом, ковыряясь ложкой в зубах замелит он!
- нет моя, я живой а ты - придуманный поэтому копирайт мой.
- это еще как посмотреть!
- нечего тут смотреть! - вскочил я. - нечего, ты лишь тень, я - дерево! понимаешь ты или нет! это... это - ища пример я на секунду замолчал.

тишину как выстрел пронзил голос Эл...

- как будто ты не настоящий! да?
- сука, не смей говориь ее голосом!
- почему, нет... у меня не плохо получается! а еще я многое умею, а ты и не знаешь...
- мразь... - рука скользнула под стол.
- нет, ты прав не очень... а... а может ты хочешь снова услышать голос той которая наебывала тебя 3 месяца? а? может ты снова хочешь вспомнить это? ведб до этого вечера ты даже не думал об этом? я понятно выражаюс...?

проблеск страной мысли... пальцы еже сжимают ручку тупого кухонного ножа...

- а может...
- никаких может! - резкий рывок иобычно тупой нож входит ему в глазницу по самую рукоять... белк глаза и раздробленные кости черепа выливаются... перемешанные с кровью...

два теля лежащик на полу... залитые кровью... мы... нет я...
- скажи, я теперь буду похож на Буденова...
- не БУденый был без глаза... а этот... как его? блин, забыл...
- это уже неважно... мы ведб всегда будем вместе?
- да... - ответил я и нанес третий по чету удар...
как выяснилось позже он пришелся в пах...(

---

вот он какой!

Стимпа́нк, паропа́нк (англ. steam + punk, пар + протест, конфликт) — жанр научной фантастики, моделирующий мир, который в совершенстве освоил технологию паровых машин. Как правило, стилизация идет под викторианскую Англию (XIX век) и эпоху раннего капитализма с характерным городским пейзажем и контрастным социальным расслоением. К «панковскому» компоненту стимпанка относится особый акцент на «низкой человеческой природе», движимой низкими страстями — похотью, гневом, тщеславием, корыстью и завистью. Особое внимание авторы, пишущие в жанре стимпанк, уделяют бытовым и физиологическим подробностям жизни главных героев. Общий стиль стимпанка выглядит циничным (грубо-откровенным) и пессимистичным (антиутопическим).

---

кому не лень...

счелкните сюды! плиз! www.jetune.ru/us953871

---

17.05.2008 в 00:21  меланхолия написал(а):

So, once fuckin more!)

*брофке*

URL записи

---

НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!
ТЫ СЛЫШИШЬ!
ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ СКАЖЕШЬ ХОТЬ СЛОВО!
Я УБЪЮ ТЕБЯ!
Я УБЪЮ ТЕБЯ!Я УБЪЮ ТЕБЯ!
Я УБЪЮ ТЕБЯ!Я УБЪЮ ТЕБЯ!

МНЕ ВСЕ РАВНО... 1010010001100100
МОИ СИНТЕТИЧЕСКИЕ МЫШЦЫ РАССЛАЛЕННО ПЛЫВУТ В СГУСТКАХ ИХОРА...
НИЧЕГО НЕ ВАЖНО... ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, ЕСЛИ ВЫЖИВЕТ МАТКА... НАШ РОД БУДЕТ ПРОДОЛЖЕН...

---

аморальный пост!

мы просто прошлись...
не часто я вот так кого-то зову...
мы просто прошлись...
странная фраза: а у еменя скрепят бедра...
она не выглядит веселой...
мешки под глазами... штаны в побелке, так как в школе ремонт...
все очень странно...
странно что я отдал клубничный чупачупс...
все странно...
все...
и то что я качаю биопсихоз...
никогда его не лююил...
не нормально что в голове вертятся откровенно бездушные стоки их песни...
пахнущие запахом пластмассвого оргазмаа и булочками с корицей и изюмом...

...напои меня трахом,напои меня болью и мы назовем все это любовью...
Я МАТЬ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!..
эта строчка просто вышибает мне мозг...
снова кофе и кокакола... Rock... Rock is Dead!!!
и волосы, волосы на газетке... мм... мне нужно было раньше его слушать... раньше...
все это не своевременно...
пластик в глазах, пластик в душах?

синтетика... вот наше спасение!
кислотные цвета и идеи клонирования!

... мне не до вежливости и не до синтиментальности!

белые халаты и шприцы...
острый блеск скальпеля...

... подари мне плоть! подари мне радость! положим начало для новой жизни внутри меня!

@музыка: Биопсихоз - Мать всего человечества!

@настроение: боль... радуга... небо! my fuking emo!

@темы: http://www.hrgiger.com/ - великий Гигер!

---